Явление Давыдова
Лето 1972-го года. Мы с отцом Товием Васильевичем на перроне, встречаем приглашенного к нам на дачу Василия Васильевича Давыдова, коллегу отца, ближайшего друга семьи. Человека, который по степени близости и для меня станет без обиняков равным отцу. Еще при жизни моих родителей, буквально влюбленных в «Васю», который отвечал им тем же. На их примере я увидел, что такое дружеская влюбленность (не просто любовь!), а потом сам пережил влюбленность ученика, поныне оставшуюся внутри. Не смогу забыть, как плакал Давыдов, узнав о смертельном диагнозе отца, а мама… успокаивала его.
В этом парадоксе – та же дружеская любовь, как всякая любовь, немного «иррациональная».
Потом мы проводили и маму, и началась моя настоящая «взрослая» жизнь. С Давыдовым… Но я пока ничего этого не знаю, мне 11 лет, хотя все эти 11 лет Василий Васильевич постоянно был рядом. И будет – еще четверть века…
Подходит электричка, из нее выползает разморенная бесформенная, как будто слипшаяся от телесной влаги масса, в которую превратились несчастные пассажиры. В ней и людей-то не различишь.
И вдруг посреди этой массы выделяется яркое пятно – Давыдов.
На фоне еле живых от жары и духоты явление Давыдова кажется чем-то неестественным, выходящим из ряда вон. А он, и в самом деле, никогда ни в какие «ряды» не вписывался. Если сам их не создавал и не возглавлял. Хотя никого туда насильно не загонял – люди сами рвались занять там место. Чаще с благородными намерениями. В крайнем случае – чтобы стать причастными к событию, которым было его дело, и он сам.
Человек – событие!
Событием станет и его первая книга «Виды обобщения в обучении», вышедшая в том же, 1972 году. Ее автор, сочетая в себе неукротимый темперамент и глубочайшую фундаментальность, не оставил камня на камне от оснований традиционных логико-философских и психолого-педагогических представлений о мышлении и его развитии закладки трехвековой давности. А в противовес выдвинул такую концепцию предмета, которую до сих пор не могут осилить многие. Ибо продолжают мыслить о развивающемся мышлении в духе тех же представлений, лишь «припудренных» ходячей, «продвинутой» терминологией. Переводчик «Видов…» на японский язык Кунио Кумабаяши назовет книгу «сенсацией в мировой психологии» и не погрешит преувеличением. Примерно так ее оценят во ряде других стран, на которые она будет переведена. Творцу книги-сенсации не исполнилось еще сорока двух лет, хотя «сенсация» эта подготавливалась давно, больше десятилетия...
А пока Василий Васильевич, задорный, энергичный, во взмокшей синей рубашке шагает по подмосковному перрону нам навстречу – он так шел и по жизни – самостийно, «на свой необычный манер», как пел любимый им Владимир Высоцкий.
И снова отступлю: Высоцкого, Любимова, Хмельницкого, других «таганковцев» Василий Васильевич неплохо знал (как и половина интеллектуальной и художественной Москвы знала Василия Васильевича). С одними его познакомил друг – философ Валентин Иванович Толстых. С другими, например, с Юрием Петровичем Любимовым, он встречался у своего другого, главного, друга-философа Эвальда Васильевича Ильенкова, в его легендарной квартире в Камергерском переулке. Достаточно сказать: соседом Ильенкова был Михаил Аркадьевич Светлов, который, по рассказам Давыдова, предварял свои визиты стуком в стену. А с Высоцким Давыдов одно время частенько пересекался на подмосковных дачах тогдашних знаменитостей. Из песен Высоцкого Давыдов особо любил «Диалог в цирке» (он называл ее «энциклопедией советской жизни») и «Коней привередливых». Отец тоже больше всего любил «Коней…». А с их подачи – и я, хотя поначалу песня, до которой я, подросток, попросту еще не дорос, мне не очень нравилась. Они «дорастили», конечно, в большей степени эмоционально, и я даже разучил ее на гитаре – специально для них: время от времени они, когда Василий Васильевич бывал у нас, просили меня что-нибудь сыграть. К слову, именно этим душным и дымным летом я впервые в жизни оказался в Театре на Таганке. С отцом мы смотрели «Десять дней, которые потрясли мир», где в фойе (спектакль, вообще, начинался на улице) в образах, кажется, революционных матросов нас встречали Высоцкий и Хмельницкий, еще кто-то из известных актеров с гитарами. Тогда я уже был «опытным театралом», родители вовсю водили меня на лучшие «взрослые», вечерние спектакли лучших московских театров (я всегда выглядел старше своих лет, и меня пропускали), но увиденное потрясло мою отроческую душу до глубин. Я рано «заболел» Таганкой, и «заболел», на долгие годы, наверное, навсегда, хотя того театра давно нет…
Впрочем, вернемся на перрон. Раздается характерный голос – звучный, звонкий и уверенный.
Оказывается, Василий Васильевич готов тут же, чуть ли не отходя от станции, приступить к работе!
Ответственное поручение
Дело в том, что возглавлявший тогда журнал «Вопросы психологии» Анатолий Александрович Смирнов обратился к Василию Васильевичу и моему отцу с поручением написать передовицу по партийно-правительственным решениям относительно совершенствования образования молодежи. Учитывая всю ответственность поручения, А.А.Смирнов, уже в качестве директора Института общей и педагогической психологии, разрешил друзьям не посещать работу и даже порекомендовал уединиться у нас на даче, чтобы спокойно донести до советских психологов исторические, судьбоносные задачи, которые ставит перед наукой партия, правительство.
А после были знаменитые пельмени моей няни-бабы Симы. О тех дачных пельменях Василий Васильевич вспоминал спустя годы, хотя вкушал их тогда далеко не первый и не последний раз. Эти бабушкины пельмени, вообще, – притча на устах разных поколений друзей нашего дома (а подавались они с конца 20-х годов, когда баба Сима появилась в доме и практические сразу стала членом семьи). Предчувствие пельменей заметно ощущалось в процессе работы над передовицей, а в какой-то мере мотивировало и ускорило ее.
Между прочим, через много лет я прочитал эту статью. Статья была написана столь умно и хитро, что создавалось впечатление, будто партия, правительство и лично товарищ Брежнев при выработке своих решений с самого начала руководствовалась идеями ее авторов.
А лейтмотив передовицы состоял в том, что наипервейшим условием исполнения высоких предначертаний является разносторонняя психологизация образования - с опорой на наиболее перспективное из того, что наработали к тому времени советские психологи.
Тут тоже была «хитрая политика». Сверху и с разных сторон психологию упрекали за недостаточно активное участие в разных сферах практики социалистического строительства. Серьезные, мыслящие психологи, действительно, не хотели превращать свою работу в практическую апологетику партийно-правительственных решений. Они предпочитали заниматься реальными проблемами, которые поставляет жизнь и на которые наводит «объективная логика развития науки». Но психологи помнили о тех сравнительно недалеких временах, когда одним постановлением можно было «закрыть» сразу несколько разделов их науки или вовсе «упразднить» ее, заменив физиологией высшей нервной деятельности. В 70-е такой угрозы, конечно же, уже не существовало. Однако через 10 лет, в 80-е, В.В.Давыдову предстояло пережить исключение из партии, снятие с поста директора НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР (ныне – Психологический институт РАО), а главное – сворачивание (к счастью, кратковременное) того большого дела, которое вызвало «сенсацию в мировой психологи» и, добавим, в практике образования. Так что, «хитрости» авторов передовицы являлись вполне оправданными...
Главное открытие
Чему же меня научил в «профессии и жизни» В.В. Давыдов?
Тому, природу чего изучал всю жизнь, развитием способности к чему занимался в своей школе, чем в совершенстве владел сам.
Я говорю об ученичестве. Да, как бы это парадоксально ни звучало: ученичество – не стартовая ступенька, к нему поднимаются, и живут им всю жизнь.
Поэтому смысл почитания учителя (который всегда прячется в ученике) приходил к таким людям, как Конфуций, с великой мудростью. В позиции ученика ты осознаешься свое мышление как учение – когда открытое в мысли становится самораскрытием. А иначе мысль утрачивает свое ключевое свойство – рефлексию.
Есть люди, которые без передышки «щелкают» головоломки, проявляя находчивость и изобретательность, но это их ни чему не учит, они не поспевают за собой, за своими мыслями, за своим «обновлением».
Кстати, одним из пунктов критики В.В. Давыдовым системы Л.В. Занкова было форсирование темпов усвоения.
Развитие, вроде, состоялось, да прошло мимо.
Просто что-то узнал, что-то понял в «рабочем порядке», а себя в этом не нашел, не увидел, не признал. И дальше, и дальше вперед, «нам нет преград…». А мышление – это именно знание преград, в том числе. Технократизм и, вообще, активизм, зачастую пустой и суетный, который присущ нашему времени, именно отсюда. А учиться – значит, извлекать смысл не только из того, чему научился, а из самого учения, которое состоит в самоизменении мыслящего человека. Оно и требует рефлексии, а рефлексия – времени.
Главное открытие, которое, на мой взгляд, сделал В.В. Давыдов, состоит в том, что способность учиться и способность мыслить – это синонимы.
Учение – то же мышление, где учитель – ты сам.
